История Манон Леско и кавалера де Грие - Страница 28

Значит, ты любишь меня чрезмерно? – спросил я.

В тысячу раз больше, чем в состоянии выразить, – отвечала она.

И ты меня больше никогда не покинешь? – добавил я.

Нет, никогда, – отвечала она.

И это заверение было подтверждено столькими ласками, что мне, действительно, казалось невозможным, чтоб она когда, либо могла забыть их. Я всегда был убежден, что она была искренна; что могло заставить ее притворствовать до такой степени. Но она была еще более легкомысленна; или вернее, она терялась, она переставала быть сама собою, когда, впадай в бедность и нужду, видела перед собою женщин, которые жили в довольстве. Я был накануне последнего в этом отношении испытании, которое превзошло все другие, и привело меня к самому странному случаю, который когда либо выпадал на долю человека моего происхождения и состояния.

Зная за ней эту повадку, я на следующий же день поспешил в Париж. Смерть ее брата и необходимость купить белье и платье и для нее и для меня были такими настоятельными причинами, что мне не к чему было придумывать предлоги. Я сказал Манон и хозяину, что пойду нанять карету; но то была уловка. Необходимость заставляла меня идти целиком; я скоро дошел до Кур-ла-Рэнь, где думал отдохнуть. Мне надо было на минуту уединиться и успокоиться, чтоб порешить, что я стану делать в Париже.

Я присел на траву. В голове у меня была целая пропасть соображений и размышлений, которые мало-помалу свелись к трем главным пунктам. Яне; была необходима неотложная помощь ради удовлетворения бесчисленного множества настоятельных нужд. Мне надо было отыскать какое-либо средство, которое могло бы подать мне; надежду на будущее; сверх того – и это было вовсе не маловажно – мне надо было собрать сведения и принять меры насчет безопасности как Манон, так и моей собственной. Исчерпав различные предположения и комбинации на счет этих трех пунктов, я порешил, что пока лучше отложить заботы на счет двух последних. Мы были почти в безопасности в Шальо; что же касается грядущих нужд, то я решил, что о них будет еще время подумать, когда я удовлетворю настоящим,

Теперь же требовалось наполнить кошелек. Г. де-Т. великодушно предлагал мне свой; но я чувствовал, величавшее отвращение напомнить ему об этом. Каким ж надо быть человеком, чтобы пойти и объяснить незнакомому свою бедность, и просить его поделиться с вами своим добром! На это способна только подлая душа, которой низость не дозволяет чувствовать оскорблении, или же покорный христианин, которого избыток великодушия возвышает над стыдом. Я не был ни низким человеком, ни добрым христианином; я отдал бы половину крови, чтобы только избежать подобного унижения.

– Но Тибергий, добрый Тибергий, – рассуждал я, – разве он откажет мне в том, что в состоянии дать? Нет, он будет тронут моим бедствием; но он убьет меня своими нравоучениями. Надо будет вынести его упреки, увещания, угрозы; он заставит меня так дорого заплатить за свою помощь, что я скорей отдам половину моей крови раньше, чем вынесу такую досадную сцену, которая оставит за собой смущение и угрызения совести. Что ж, – продолжал я, – в таком случае надо отказаться от всякой надежды, потому что иных средств нет, а я столь не расположен остановиться на одном из этих двух, что охотнее пролил бы половину крови, чем, прибег бы к одному из них; то есть, всю мою кровь скорей, чем согласиться на оба. Да, всю мою кровь, добавил я, после минутного размышления; – да, без сомнения, я охотней пролил бы всю, только бы не прибегать к унизительным просьбам. Но вопрос идет вовсе не о моей крови. Вопрос о жизни и пропитании Манон; о ее любви и верности. Разве есть что-нибудь равноценное с нею? До сих пор ничего подобного я не знал. Она заменяет мне славу, счастье и благосостояние. Без сомнения, есть много вещей, за приобретение или избежание которых я отдали, бы жизнь; но если я и ценю кое-что наравне с жизнью, то это еще не причина, чтобы считать это равноценным Манон.

После такого рассуждения мне не трудно было принять решение. Я знал, что мне делать, решив отправиться сперва к Тибергию, а оттуда к г. де-Т.

Дойдя до Парижа, и взял фиакр, хоти у меня нечем было заплатить за него; я рассчитывал на помощь, о которой хотел просить. Я приказал везти себя в Люксембургский сад, откуда я послал известить Тибергия, что жду его. Мое нетерпение было удовлетворено его поспешностью. Я безо всяких уверток объявил ему о своем крайнем положении. Он спросил меня, будет ли с меня достаточно тех ста пистолей, которые я ему возвратил, и не говоря ни слова на счет затруднений, он тотчас отправился за ними, с тем открытым, лицом и с тем удовольствием, одолжить человека, которые знают только любовь и истинная дружба. Хотя я ни мало не сомневался в успехе моей просьбы, я подивился, что отделался так дешево, то есть, что он, не бранил, меня за мою нераскаянность. Но я ошибся, рассчитывая, что вполне избавился от его упреков; когда он отсчитал мне деньги, и я хотел было уже проститься с ним, он испросил меня пройтись по аллее. Я ему ничего не говорил, о Манон. Он не знал, что она на свободе; поэтому ею нравоучения обрушились только на мое бегство из тюрьмы и на опасение, что я вместо того, чтобы воспользоваться полученными мною там уроками мудрости, вновь не пустился в распутство. Он мое сказал, что, отправившись на другой день после моего бегства в тюрьму, чтоб навестить меня, он был поражен свыше всякого выражения, узнав, каким образом я ушел оттуда; что он беседовал об этом с настоятелем; что добрый священник еще не пришел в себя от ужаса; но что, тем не менее, он был настолько великодушен, что скрыл от г. главного начальника полиции обстоятельства моего ухода и позаботился о том, чтобы не прошел слух о смерти привратника; что, таким образом, мне с этой стороны опасаться нечего, но что если во мне осталась хоть капля благоразумия, то я воспользуюсь таким ниспосланным небом счастливым оборотом моих дел; наконец, что если я вздумаю воспользоваться его советом, то она, того мнения, что мне следует уехать из Парижа и возвратиться в лоно семьи.